Футбол

Гаитянский защитник Вильд-Дональд Герье в своем интервью рассказывает о выступлении за азербайджанский футбольный клуб «Карабах», о том, что значит играть за эту команду, вспомнил выступление в Лиге чемпионов, работу с Гурбаном Гурбановым, а также то, как клуб и тренер помогли справиться со смертью его дочери, передает azerisport.com.

Вы сказали мне перед интервью, что скучаете по «Карабаху». Все еще смотрите матчи команды?
Смотрю. Я видел первый матч с «Лехом», и ожидал от «Карабаха» гораздо большего, потому что знаю эту команду и знаю менталитет Гурбана Гурбанова. Он тренер, который не желает проигрывать и не любит плохо сыгранные матчи. 1:0 – слишком маленькое преимущество для «Леха». Я думаю, «Карабах» все же пойдет дальше, потому что Гурбанов – человек с армейским складом ума, умеющий сделать из игроков солдат. Никто не может мотивировать так, как он.

Гурбанов, должно быть, произвел на вас впечатление, что мы начинаем с него.
Гурбанов – это «Карабах». А «Карабах» – это Гурбанов. Там все его слушают. Из маленькой команды он сделал мощную, учитывая все условия. Команда, которая успешна, но все еще ненасытна, все еще жаждет успеха. Когда голод заканчивается, больше ничего нельзя выиграть. Но для «Карабаха» это не опасно. Я провел там несколько лет и сейчас вижу, как с каждым днем ​​команда становится все более профессиональной. Это все его заслуга.

Поэтому тренер работает в клубе почти пятнадцать лет? Невозможно найти такой случай в Польше.
А у Гурбанова было много предложений из-за пределов Азербайджана, но он никогда не хотел уезжать. Он горд тем, что представляет Азербайджан, представляет Карабах. Он человек с характером, для которого слово свято.  Благодаря нему «Карабах» – это клуб, который всегда хочет добиваться большего. Его все уважают, даже боготворят. Я был там четыре года и быстро понял, что матчи и результаты этого клуба значат больше, чем любого другого. Гурбанов всегда говорил, что мы играем не только для себя и болельщиков, но и для людей из зоны боевых действий. Что ничто не доставляет им такой радости, как победа местной команды. Что мы их сила, их надежда и их выживание.

Вы бывали в Агдаме, месте, откуда сам клуб?
Да. Нас забрали туда сразу после окончания войны. У некоторых игроков там были семьи, другие решили пойти с ними, чтобы посмотреть, через что прошли там люди. Должен признаться, что, побывав там, я понял, для чего на самом деле играю в «Карабахе». Это дало мне еще больше жажды и воли к борьбе. Я знаю, что такое война. Я знаю, что такое жить в ужасной нищете. Я из Гаити. Там многие люди живут так, что это сложно назвать жизнью. Но они борются за лучшее завтра. В Карабахе я видел то же самое.

Это шокировало вас?
Я понимаю бедность. Я знаю ее. Я рассказываю об этом жене и детям. Например, когда им не нравится еда и они хотят ее оставить или выбросить, я всегда говорю им, что в Гаити много таких же детей, как и они, которые могут только мечтать о такой еде. То, что есть у моих детей – это благословение. Я им говорю, что на Гаити многие из ваших сверстников не имеют доступа к питьевой воде, а вы хотите выбросить спагетти, потому что они вам не нравятся. Я знаю, что такое бедность, и думаю, поэтому меня еще больше тронуло то, что я увидел в Агдаме. Я видел, что там сделали мины. Я видел разрушенные здания, руины. И детская обувь, которая, наверное, осталась единственной памятью о том, кто там погиб. Многие дети, такие как мои, погибли там. Такие картины не забываются. Это заставило меня захотеть бороться за этих людей еще больше. И я думаю, что у ребят в команде было так же.

Это осознание делает «Карабах» еще более сильной командой?
«Карабах» – это не только команда. Это целое сообщество. И это чувствуется в клубе. Здесь никто не работает, потому что должен. Все, от тренера до массажистов, физиотерапевтов, поваров, охранников и уборщиков – все здесь, потому что это значит больше, чем просто работа в спортивном клубе. Это не как в «Вечисте», где заботится обо всем только руководство, и все пытаются этим воспользоваться. В «Карабахе» все действовали на благо игроков, на благо клуба и на благо Агдама.

Удивительно, что в нескольких сотнях километров от Карабаха находится Баку и совсем другая жизнь.
Некоторые могут забыть об этом. Но я всегда считал себя не футболистом, а солдатом. Я сражаюсь за Гаити не ружьем, а ногами. Я борюсь за честь государства, потому что в первую очередь я гаитянин. А футбол – это способ выразить свою преданность этой стране. Настоящие солдаты тоже сражаются. Для страны. Это их метод поддержки родины. Они идут в армию и сражаются за страну. Если бы однажды на Гаити разразилась война, я бы тоже не раздумывая взял винтовку. Возможно, он погиб за Родину. Но дело не в том, что я не уважаю жизнь, а в том, что Родина важнее всего. Это то, что течет в твоих венах.

И хотя в Баку вы, наверное, не увидите всего этого, но в Карабахе так. Это не только название и герб. «Карабах» имеет много значений. Это страдания, боль, человеческие трагедии. Эта земля пережила так много плохих вещей. А мы с помощью футбола подарили им радость, счастье и веру в лучшее завтра. Перед каждой игрой Гурбан Гурбанов говорил нам, что Агдам – это город, в котором идет война.

Когда выступления тренера произвели на вас наибольшее впечатление?
Помню, когда мы играли в Лиге чемпионов. Нашим соперником был мадридский «Атлетико», а они борются, как никто другой. Гурбан Гурбанов повел нас на брифинг. Он показал видеоразбор соперника, рассказал, как играть, и попросил ненадолго остаться в раздевалке. «Ты делаешь это не для себя, ты делаешь это не для клуба. Сейчас я покажу тебе, ради кого ты это делаешь», - сказал он нам. И включил запись из Агдама. Плач детей, бомбежка города, похороны, траур. «Эти люди начнут улыбаться, когда увидят, как их «Карабах» играет против великого «Атлетико», когда «Карабах» забивает голы», - добавил он. Черт… Мы вышли на «Атлетико», словно «Барселона». Мы тогда забили, я ассистировал. И матч закончился со счетом 1:1.

Думаю, я могу себе представить масштаб такой мотивации.
Чувак… Гурбан Гурбанов – тренер большой харизмы. Раньше я называл его «Гвардиола» или «другой отец». Особенно, когда нужно было что-то. У него была ко мне слабость. Я помню, что были нужны деньги как раз перед тем, как должна была прийти моя зарплата. Я хотел купить машину своей мечты, но мне сказали, что это не может ждать. Я подошел к менеджеру клуба Асифу Аскерову и попросил ускорить оплату. Он отказал. У Гурбанова был свой кабинет этажом выше. Когда он услышал мою просьбу, он только вздохнул: «Ох, Донни, Донни», - потому что он так говорил, - и набрал номер телефона. «Асиф, сколько нужно Донни? Дай ему». Тренер поставил мне одно условие. «Донни. Одно дело. Ты должен быть лучшим в следующей игре». И я был. Гурбанов был настоящим начальником. Гладиатор. Он никогда не улыбался, но вы чувствовали, что он был вам как отец. Пока ты его не подведешь. И хотел бы я, чтобы не подводил его.

Как это было?
Я слишком поздно вернулся из расположения сборной Гаити. Заснул в самолете. Потом были другие осложнения по возвращению, задержка, просроченный тест на коронавирус. Я приехал с большим опозданием. Гурбанов был зол, и он имел право. Я получил денежный штраф и должен был быть отправлен в запас. Тогда я сказал, либо одно, либо другое. И в итоге, я оказался в Кипре. Что касается футбола, то я не жалею о времени, проведенном в «Карабахе». Потому что все мои самые большие успехи были там. Именно там я стал первым гаитянцем в Лиге чемпионов, и именно там я играл в Лиге Европы. Я скучаю по своему времени там. Видите ли, у меня даже в Instagram до сих пор есть фото в майке «Карабах». Эти воспоминания очень важны для меня.

Вы переходили в «Карабах» дважды. Что заставило вас ненадолго перебраться в «Нефтчи»?
Вот, что значит, доверять агентам. Я вел переговоры о продлении контракта с «Карабахом». Агент сказал мне подождать, пока могут быть другие предложения. Я ждал, ждал – и в итоге подписал с «Нефтчи» контракт на гораздо худших условиях. Но я провел там хороший сезон и вернулся в «Карабах», но уже на условиях похуже. Я всегда говорю, что человек учится на ошибках. А я сделал их много.

Какая ошибка была вашей самой большой?
Самая большая, что не подписал продление контракта с «Карабахом», когда мог это сделать, и в результате оказался в «Нефтчи». Во-вторых, я послушал агента, который запутал мне голову, ведь я мог перейти в «Брагу». Там все было готово, но я слышал, что меня хочет и лиссабонский «Спортинг», против которого играл в Лиге Европы. В Instagram меня уговорил зайти туда сам Нани (достает телефон и показывает новости – Авт.). Просто тренер, который хотел, чтобы я перебрался туда, сам ушел оттуда до того, как начались переговоры. И Лиссабон, и Брага, которых я заставил ждать, исчезли. То же самое произошло и с «Карабахом». Будь я более ответственным на том этапе своей карьеры, все могло быть лучше.

Какое у вас самое лучшее воспоминание о «Карабахе»?
Лига чемпионов, матч против «Атлетико», где мы не без моей помощи сыграли вничью. И матч в Лиге Европы с лондонским «Арсеналом». Мы проиграли 0:1, но это такое чувство, когда ты играешь с такой командой, на таком стадионе, зная, откуда ты пришел и где начинал. Это что-то удивительное. С другой стороны, худший матч также был сыгран на прекрасном стадионе. Первая игра группового этапа Лиги чемпионов против «Челси». Мы проиграли 0:6. Перед матчем все были взволнованы. И это оказалось кошмаром.

Однако самый большой кошмар для вас был в Азербайджане, вне поля.
И это ситуация, о которой нельзя забывать. Худшее из моих худших воспоминаний. Смерть собственного ребенка – это то, к чему вы никогда не готовы. Я помню это как вчера. Я потихоньку готовился к тренировкам, но все еще заботился о своей второй дочери Коко. Я играл с ней, а когда она засыпала, укладывал ее спать. Рядом с ней была Миа-Манетт. Я помню, как заметил, что у нее икота. Я попросил свою жену Зузу, которая готовила мне завтрак, присмотреть за ней. Все пришло в норму, и Мия тоже легла. Я позавтракал, принял душ и прямо перед тренировкой сказал жене, чтобы она проверила девочку. А Мия была уже мертва. Я пытался реанимировать ее, я пытался что-то сделать. И ничего. Я никогда не был таким беспомощным.

Мне очень жаль…
Я не верил в это в течение следующих нескольких дней. Я был уверен, что Миа спит, что это был долгий сон. Неделю спустя, месяц спустя я продолжал говорить себе, что это был всего лишь сон. Даже когда мы взяли ее на вскрытие, потому что этого требовали от нас азербайджанские службы, чтобы проверить, виноваты ли мы или кто-то другой, у меня сложилось впечатление, что ее снова уложили спать. У Миа была проблема с вирусом герпеса. Он заражал ее мозг и иногда заставлял ее неконтролируемо двигаться. Мне так не хотелось верить, что мой ребенок умер.

Но через несколько дней вы играли в матче Лиги чемпионов. Откуда у тебя силы для этого?
После ухода Мии я позвонил в клуб. Тренер Гурбанов тогда вел себя фантастически. Он сел в машину, подошел и сказал мне: «Донни, мне очень жаль. Если «Карабах» может тебе как-то помочь, мы поможем. Не беспокойся о клубе. Клуб теперь весь для тебя. Оставайся с семьей сколько вам нужно. Если вам нужен месяц, оставайтесь на месяц. Если шесть месяцев, оставайтесь шесть месяцев. Не беспокойтесь ни о чем. Мы вам все заплатим. Там вы больше всего нужны».

Однако вы решили вернуться к тренировкам. Это было лучшее решение?
Я оставался дома два дня. Но я почувствовал, как моя голова готова взорваться. Что мне нужен мяч, чтобы ни на миг не думать о случившемся. Мы поговорили с женой и решили, что лучше вернуться к тренировкам. Я чувствовал себя унылым и подавленным. Мне хотелось перепрыгнуть через балкон и присоединиться к моему ребенку. Только остальные члены семьи поддерживали меня в живых, и я также должен был заботиться о них. Я никогда не был так беспомощен, как после смерти дочери. И я никогда не забуду, как повел себя Гурбан Гурбанов. Я чувствовал, что он был мне как отец. До сих пор жалею, что подвел его

«Карабах» меня спас. На поле я не мог забыть об этом, но мог на мгновение сосредоточиться на чем-то другом. Когда я вернулся к тренировкам, Гурбанов спросил меня, готов ли я быть в составе на игру Лиги чемпионов. Я сказал, что согласен, но он сказал, что пока не собирается меня ставить. Я сказал ему, что лучшее, что он может для меня сделать, это дать мне поиграть, дать мне поверить, что все нормально. Сосредоточьтесь на осуществлении мечты, которая всегда заключалась в игре в Лиге чемпионов.

И это была игра с «Атлетико». Та, в которой ты сделал все возможное.
Да. Помню, сразу после игры пришлось вернуться к тому, что со мной было. Мы хотели похоронить Мию в Польше. Руководство клуба вместе с тренером предложили помощь. Пришлось арендовать самолет, запереть тело в гробу и так перевозить. И тогда мы не могли больше открывать этот гроб, пусть остальные члены семьи прощаются. Похороны все равно были шумными, хотя я не пригласил ни одного журналиста, никого из моей родни. Я хотел запечатлеть этот момент, сфотографировать.

Может ли быть, что снова вернетесь в Азербайджан?
Вы знаете, как я думаю, разговаривая с вами здесь. Меня еще больше поражает то, как бы я хотел снова играть за «Карабах». Пока есть Гурбан Гурбанов, это будет успешный клуб. Это моя самая большая ошибка в жизни, что я был недостаточно дисциплинирован, что я не старался соответствовать, слушаться Гурбанов. Если бы я следовал всем его советам, я бы играл в высших лигах Европы. Если бы у меня была возможность сейчас вернуться в Карабах, я бы сделал это даже бесплатно. И желательно, чтобы я никогда не покидал его, потому что я наслаждался там игре с мячом. Я сделал много ошибок в своей жизни. И за каждый из них заплатил я, моя семья и моя карьера.

В конце карьеры будет еще одно возвращение в Краков или переезд на Гаити?
Краков и Гаити – два моих дома. В одном я уверен, и я сказал об этом жене. Когда я умру и умру в возрасте 77 лет, я хочу, чтобы меня похоронили на Гаити. Она это уже знает.

(TVP Sport)